Он помнил себя совсем свежим, остро пахнущим извёсткой и краской. В то время порог ещё не скрипел накопившимся недовольством, в окна не дули худые вести, а в дверях совсем не было замков, потому что нужда уже была, и причин запираться от неё больше не было. Разве что на щеколду, когда хозяин уходил по делам. Впрочем, щеколда выглядела больше знаком, предупреждением, что хозяина нет, чем запором. Простая жизнь - простые знаки.
В отсутствие хозяина домовой Матвей старался поддержать видимость уюта в убого обставленной комнате, недовольно ворчал, смахивая накопившуюся в углах паутину и вздыхал, взирая на бедность. Бедность от вздохов домового не становилась меньше, но казалась не такой тяжёлой. Да и Матвей испытывал пусть маленькое, но облегчение. Казалось, тогда всё было маленьким: сам Матвей, жизнь, покой, радость, зарплата. Облегчение, в конце концов. Но этого маленького было вокруг так много, что при желании и сноровке оно складывалось в нечто запоминающееся, выдающееся. Складывалось в Событие, делающее маленький мир не таким уж и маленьким.
У домовых всё не так, как у людей. Это в человеческой жизни деревья сначала кажутся большими, а потом, с каждым прожитым годом, становятся меньше и приземлённей. Вот только шумят на ветру всё громче, то ли жалуясь на варикоз ветвей, то ли сетуя на нравы зелёной поросли. Порядочный домовой успевает увидеть деревья совсем невзрачными ростками толщиной в жиденькую девчачью косу и любоваться, как они растут, набирают листья в крону, как люди знания. Матвей был порядочным домовым. В ту пору, когда его ласково звали Матюшей, деревья, высаженные хозяином под окошками дома, качались под ветром совсем чахлыми прутиками, а виноградная лоза в палисаднике едва доставала ограду своими первыми тонкими усиками бледно-зелёного цвета.
Суета Матвея, особенно по ночам, действовала на дом умиротворяюще, как рука, гладящая голову верного пса, лежащего у ног хозяина. Дом дремал и видел сны. Ему чудилось, что тень Ангела, тихим ветром коснувшись трубы, села отдохнуть на крышу. Под ангельскими крыльями из дома сама собою ушла нужда, прихватив в попутчики одиночество, и, облегчённо заплакав, родился мальчик. Странное дело, вы это тоже, наверно, заметили: от первого плача ребёнка почему-то хочется смеяться. Или, если плакать, то от счастья. Вот и дом осторожно улыбнулся во сне, крепко-накрепко зажмурив окна ставнями, чтобы случайно не спугнуть видение. Дом спал, каждым своим кирпичиком ощущая лёгкое дыхание ангела и тяжёлую ношу судьбы. Спал и утомившийся ангел.
У кроватки с ребёнком, примостившись на сундучке, устало смежив глаза, шептал колыбельную Матюша.
